Главная Биография Творчество Ремарка
Темы произведений
Библиография Публицистика Ремарк в кино
Ремарк в театре
Издания на русском
Женщины Ремарка
Фотографии Цитаты Галерея Интересные факты Публикации
Ремарк сегодня
Группа ВКонтакте Статьи

на правах рекламы

Отборные советы по здоровью ребенка на этом сайте. Будь в курсе.

краснодар работа для женщин . В случае выявления неточностей в персональных данных, Пользователь может актуализировать их самостоятельно, путем направления Оператору уведомление на адрес электронной почты Оператора [email protected] с пометкой «Актуализация персональных данных». Срок обработки персональных данных является неограниченным. Пользователь может в любой момент отозвать свое согласие на обработку персональных данных, направив Оператору уведомление посредством электронной почты...

Главная / Творчество Ремарка / «Эпизоды за письменным столом»

Основы декаданса

I

В степях всегда завывают ветры, и море шумит вечно. Человек — мерило всех явлений, а круг — символ вечности. Все идет по кругу и замыкается в круг.

Ты не хочешь, сын мой, провести остаток дней среди обыденности, ты не хочешь плестись по своему пути, как почтовая кляча, напротив, ты мчишься по нему безудержным галопом, пусть даже себе во вред, заставляя жизнь взвиваться, подобно ракете, к чернеющим небесам.

Спокойно. Хотя ты и не растрачивал свой интеллект на те вопросы, которые еще и сегодня используются профессорами философии для велеречивых проповедей, хотя их неразрешимость уже давно убедительно доказана, — я имею в виду вечные вопросы «откуда?» и «куда?», — хотя ты и выдержал несколько испытаний молча, не жалуясь на бессмысленность и сомнительность происходящего; хотя твой скепсис и оградил тебя от ложных выводов, сделанных религией, все-таки это еще ничего не значит.

Человек отправляется в мир, чтобы познать его, но познает лишь самого себя. Он всматривается в себя и обнаруживает целый мир. Кто понял эту закономерность, тот застрахован от неудач. После недолгой тренировки обретаешь достаточно уверенности, чтобы приняться за очищение инстинктов.

Разум — неудавшийся инстинкт. Быть разумным — значит быть способным на ошибочный выбор. Инстинкт всегда идет верным путем. Познание — выродившийся инстинкт, а ему следовало бы быть обостренным.

Как дерево обвито плющом, так твои инстинкты обвиты понятиями об этике, наследственностью и привычками. Ты должен вытравить их щелочью иронии и сомнения, пока твои инстинкты снова не обретут блеск и чистоту.

Исследуй почву своей души, выясни, что произрастает на ней — сочные растения с мощными стволами или пасторальный подлесок. Ухаживай за одними, жертвуя другим.

Но никогда не пытайся смешивать инстинкты с принципами. Только совершенная безответственность по-настоящему взращивает инстинкты. Огради их стеной цинизма, чтобы не пришли по чьей-нибудь санкции садовники и не сделали из них скромные декоративные кустики или, что еще хуже, не опрыскали чем-нибудь.

Пусть наслаждение будет твоей наградой. Помни закон: наслаждение растет вместе с интенсивностью восприятия. Стремись к интенсивности. Тренируй свои чувства, чтобы они, подобно присоскам, держались за события жизни и смаковали их. Концентрируй, сгущай и отфильтровывай экстракт. Пусть жизнь твоя станет оргией и вакханалией, будь всегда в напряженной готовности всем своим существом последовать за любым колебанием компаса инстинктов.

И тогда в осеннем лесу тебя захлестнет волной туманной тоски. При виде поблекшего красного переплета сборника Абу Наваса1 ты забудешься до экстаза; неожиданно гибкая каракатица на целый час задержит тебя перед аквариумом в Неаполе; а дымящие трубы заводов в таком чувствительном состоянии покажутся тебе озорными фаллическими символами.

Это ощущение превращается в экстаз в крайнем проявлении инстинкта: в женщине. Ты погружаешься в нее и тонешь в ней, она поглощает тебя, словно бурлящий горный поток. А так как одна женщина всегда показывает только одну сторону мира, а ты стремишься познать его целиком, избегай зацикленности на одном человеке, бойся замкнуться и затеряться в нем.

Любовь — это перчатка, которая стала мала. Слово это уже и без того затаскано поэтами и не подлежит обсуждению. Все равно оно не подходит для обозначения напряженного ожидания, как у кошки перед прыжком, вечного бодрствования, постоянного круговорота в тебе, что, подобно огню святого Эльма, неровно полыхает на мачтах твоих чувств и предвещает бурю.

Только борьба полов высвобождает подсознательные стихийные течения, от которых все и зависит, именно борьба, а не неуклюжая искренность в выражении симпатии.

От едва заметного учащения пульса до попытки прощупать и понять, от молниеносной защиты и резкого неожиданного выпада до последней бури нервов под маской нежных слов и комедии чувств неистовствует борьба. Пока наконец не исчезнут все преграды и двое не накинутся друг на друга — только женское и мужское начала, окруженные и захлестнутые раскаленной лавой земной мощи, сольются друг с другом; только рев течной самки и рык самца-хищника, ураган, циклон, земля, инстинкт, первородностъ.

II

Экстаз не может быть постоянным. Экстаз — судорога чувства, застывшее возбуждение. Кто пытается продлить его, приходит к пресыщению; а это уже привычка, страсть с обвислым животом, золотушный экстаз, поблекшее чувство в домашнем халате. Из-за его плеча слышится китче-вый смех пафоса.

Возвышенность — стереотип. Даже сильнейший порыв однажды ослабнет. Однообразие — скука. Даже самое мощное волнение в крови лишь на время поднимет тебя на магический уровень полного удовлетворения собой, к которому ты стремился, считая его основой всего. Удовлетворение собой превратится в самолюбование. Ты снова сможешь заполнить опустошенную душу, расцветить обесцвеченные чувства, всего лишь придав им контрастность, словно подсветив разноцветными стеклышками. Из экстатического света яркого, одноцветного солнечного луча ты получишь переливающийся спектр, пропустив его сквозь призму стороннего анализа.

Осознанная изменчивость придает многообразие. Может быть, мелочи будут восприниматься не так остро, но контраст компенсирует это. Слабый свет кажется ярким в сумерках.

Перспектива расширится, горизонты раздвинутся. Столетия, словно подкравшись, раскроются пред тобой и подчинятся тебе. Интрижка, которая казалась тебе пошлой, предстанет в новом свете благодаря историческому сравнению. Мелочи, до тех пор не привлекавшие внимания и использовавшиеся для заполнения пустот, благодаря историческим параллелям заискрятся, словно бриллианты. Пикантное очарование истлевающей культуры прошлого сделает их значительными. Пустяки станут для тебя частичкой вечности, насмешка и умиление смешаются.

Ты научишься получать удовольствие от молниеносной смены впечатлений. Тебе захочется после симфонического концерта пойти в кабаре. Не для того, чтобы отвлечься от серьезного, а для того, чтобы углубить наслаждение. Шопен, сыграв ноктюрн, проводил большим пальцем по клавишам, как бы отделяя музыку от повседневности.

У тебя появится чутье на переходы и цезуры. Ты научишься узнавать приливы и отливы эроса. Ты станешь безошибочно угадывать, когда нужно прощаться; ты будешь уже знать финал, пока остальные дожидаются второго акта.

У тебя появится утонченность, пристрастие к невыразимому, неопределенному. Ты научишься соединять сладость Востока с северной терпкостью, смешивать можжевеловую водку с шербетом, называть турчанку Линой и с благосклонностью воспринимать танец живота в исполнении Элли Майер.

Выкрашенные хной ногти, татуированные груди, позолоченный пупок станут доставлять тебе непременную радость; ты научишься смаковать свою возлюбленную, золотую цепочку на ее бедрах, любоваться бликами, которые отбрасывают свечи на атласную женскую кожу, и впивать аромат снега, окутавшего деревья в ночном лесу.

Ты превратишь ночь в день; повернешь время вспять. Ночь станет для тебя черным бархатом, на котором ты сможешь воплощать свои причуды в стиле барокко. В уединенных монастырских садах ты будешь читать «Декамерон», а исповедь Блаженного Августина — быть может, во время маскарада.

Важно, чтобы ты делал все это не для того, чтобы выделиться, а по внутренней потребности. Ты должен сам верить в то, что ты делаешь: хотя бы в тот момент, когда ты это делаешь. Поэтому ничего не форсируй; час, когда тебя повлечет к неожиданным поступкам, заложен в тебе генетически, ты никогда не сможешь ухватить его, словно сопротивляющуюся девушку.

Вечером ты подберешь на улице простушку, приведешь ее к себе, пробудишь в ней сентиментальность давно минувших девичьих грез, укутаешь ее, изумленную, ими, как парчовым плащом, и, пока длятся сумерки, пока не появятся первые звезды, будешь благочестиво боготворить ее. Или изольешь душу какой-нибудь гризетке, рассказав ей о философии Платона. Вполне может случиться и такое, что утром ты с рассеянной благодарностью положишь на постель с трудом завоеванной, избалованной дамы мелкую купюру. Если у тебя есть талант, может статься, ты напишешь на гибкой спине женщины, разделившей с тобой ложе, духовные стихи. Так уже делал Гете.

Постепенно ты начнешь покупать искусство, сначала из Парижа, затем из Буэнос-Айреса и Сайгона. На время ты заинтересуешься комбинацией «домашний халат — клобук монаха» и валансьенскими кружевами на негритянке; выбирая между отшельничеством и «Фоли Бержер», предпочтешь отшельничество, будешь использовать трюки и блеф, жить с кокоткой так, словно вы — пасторская супружеская пара, и выстраивать соборы мечтаний при виде крепких, покрытых волосами, подмышек скотницы.

Рецепт прост: совершать нечестивое с религиозной миной; святое — с нечестивой. Разбавлять утонченность примитивным; воспринимать примитивное утонченно. Ты подвергнешь сомнению признанное и прочувствуешь его острее, сконцентрировавшись на его противоположности.

III

Но все это — всего лишь охота до конкретики, фактов, вещей. Неудивительно, что ты начнешь уныло роптать на судьбу из-за того, что цветок в петлице твоей пижамы не подходит к цвету волос твоей возлюбленной; и ты не сможешь заснуть, если на ночном столике нет засохших цветов липы. Но это еще только подступы к настоящей сублимации.

Ты утомишься от контрастов, да что, в конце концов, не утомляет?.. Ты разочаруешься в намеченных целях, потому что они существуют только для того, чтобы держать тебя в напряжении и чтобы тебе было куда стремиться. Надеяться на их исполнение — гротескная порнография.

Результат отодвинется на второй план. Усилится формальная сторона. Чрезмерный интеллект по таинственным законам подпадает под очарование крайностей и, таким образом, декоративности; он растворяется в мистике и магии, как фигуры ковра в орнаменте.

Останется физическое. Инстинкт превратится в абстрактное сладострастие. Ты ощутишь господство второстепенных смыслов и ощущений. Аромат усиливается в букете духов, ты изобретешь романтические духи из амбры, миндаля и шипра; резкой смесью пачули, мускуса, валерианы и бальзама из Мекки ты придашь своим мечтам новые краски. Твое чувство вкуса поможет тебе создавать смеси из ванильного ликера, светлого имбирного пива и очищенной «огненной воды»; ты играючи овладеешь трудным искусством смешивания ликеров. Все твои чувства обострятся; твои пальцы, словно антенны, начнут улавливать тончайшие нюансы, различая матовый янтарь и шлифованный хрусталь, блеклый японский шелк и персидскую шерсть.

Что может быть более порочным, чем орхидеи! Ты изучишь все разнообразие их видов. Орхидеи со словно изъеденной раком, грязно-красной мякотью, будто бы покрытые ртутью и обожженные проказой, орхидеи с причудливыми наростами и толстыми набухшими листьями. В сравнении с аскетическими кактусами они еще ярче демонстрируют свою извращенность.

Ты пройдешь через опиум, гашиш и кокаин. Морфий я тебе не советую; он для дилетантов. Ты попытаешься заморозить пробужденную фантазию эфиром, она застынет, подобно замерзшему водопаду, и ее можно будет разглядывать и изучать.

Но и это — лишь переходная ступень. Скоро ты начнешь выходить за пределы собственного «Я». Ты отважишься, словно канатоходец, на заигрывание с хаосом. Ты будешь играть последними истинами, словно детскими мячами. Будешь танцевать на краю, жонглировать в парящем равновесии самим собой, скакать по горным вершинам мысли, на которых белеют кости сгнивших мыслителей, и будешь получать утонченное наслаждение от грохота лавины у себя за спиной.

IV

Чем выше ты будешь подниматься, тем меньше у тебя останется возможностей. Утонченность — одновременно и хрупкость. Начнется разочарование.

Я хочу обратить твое внимание на то, что это разочарование не имеет ничего общего с пресыщенностью. Ты не можешь пресытиться, если идешь правильной дорогой. Только тот, кто сворачивает, пресыщается. Этим он показывает, что задача оказалась ему не по плечу. Его отказ и усталость — признаки слабости; а она проистекает от неспособности.

Разочарование — не отказ, а отречение. И это отречение от еще желанного и есть самая утонченная прелесть разочарования, самое тайное его наслаждение. В нем заключены все стад ии наслаждения, как обертоны в октаве.

После долгих лет поисков ты можешь в конце концов случайно приобрести пергамент, который так долго искал. Пожелтевший, потемневший, он манит, ты стремишься раскрыть его. Но потом просто ставишь его среди книг и не читаешь. Тем самым ты окутываешь его волшебством неизвестного. Ты будешь в состоянии не глядя вылить безлунным вечером последнюю бутылку «Шато д'ор» 1790 года за окно. Но ты будешь прислушиваться к ритмичным звукам, с которыми она опустошается. Если ты обладаешь поэтическим талантом, это можно сравнить с муками творчества, когда сидишь, склонившись над листом бумаги, и ждешь, пока твоя фантазия не подбросит тебе несколько изысканных аккордов. Но в конце концов ты решаешь не выражать эти образы словами и отпускаешь их невысказанными в ночь.

Постепенно ты привыкнешь и к этому. Теперь ты достиг финала; приближается мистический поворот. На горизонте маячит последняя станция. Ты возвращаешься к газетной публикации романа с продолжениями и к сборнику псалмов. Радостно и блаженно займешь ты свое место за столом среди однобоко мыслящих любителей романов о Штёртебекере2, дружелюбно и нежно помашет тебе рукой отупевший обыватель, — так, в детском простодушии, закончится круговорот страстей; круг замкнется серьезным разговором с опытной, пожилой дамой, фигурой напоминающей колонну. На здоровье!

(1924)

Примечания

1. Навас Абу (прибл. VIII—IX вв.)— арабский поэт, автор любовной и гедонической лирики.

2. Штёртебекер Клаус — один из предводителей морских разбойников, поставлявших в 1389—1395 гг. продовольствие в осажденный Стокгольм. Казнен в 1401 году. Продолжал жить в народной памяти как защитник угнетенных.

 
Яндекс.Метрика Главная Ссылки Контакты Карта сайта

© 2012—2024 «Ремарк Эрих Мария»