И.В. Смирнова. «Художественный образ и реальность: "окопная жизнь" на западном фронте (1914—1918 гг.) в воспоминаниях солдат и романах писателей военного поколения»

Художественная литература за некоторыми исключениями долгое время не признавалась исследователями полноценным историческим источником. Постепенно, по мере того как возрастал интерес к социально-психологической проблематике, обществу в целом, месту личности в нем и т. д., происходило осознание важности этого вида источников, который существенно пополнил арсенал историков.

В статье мы рассмотрим, как повседневная жизнь солдат Первой мировой войны отразилась на страницах романов двух писателей военного поколения — Р. Олдингтона¹ и Э.М. Ремарка², сравнив их с письмами, дневниками и воспоминаниями британских фронтовиков. Наша цель — понять, чем взгляд писателя и тот образ войны, который он хочет показать читателю, отличается от «войны» обычных фронтовиков.

Мы сосредоточимся на той «ипостаси» войны, изображение которой можно считать наиболее реалистичным. Независимо от мировоззрения автора, его национальности и отношения к войне, конкретное бытописание фронтовой жизни у непосредственных участников весьма достоверно.

В работе был использован значительный комплекс источников личного происхождения (письма³, дневники⁴, воспоминания⁵), чтобы получить максимально «усредненный взгляд» (по принципу случайной выборки). Их авторами выступили солдаты и офицеры, служившие на Западном фронте в 1914—1918 гг., как погибшие так и выжившие.

Анализ литературных произведений как исторического источника во многом является междисциплинарным исследованием, внимание ему уделяют и филологи, и историки. Среди трудов первых можно отметить разделы в книгах Ю.М. Лотмана⁶ и работу советского филолога П.М. Топера⁷.

Среди историков этой тематикой интересовались С.О. Шмидт⁸, А.В. Предтеченский⁹, Н.И. Миронец¹⁰ и А.Г. Болербух¹¹. Наиболее близкими к данному исследованию вопросами занимается Е.С. Сенявская¹². Однако сравнение изображения войны в литературе и источниках личного происхождения ранее не привлекало внимание ученых.

Можно выделить несколько оснований для выбора нами художественных произведений. В первую очередь, это условное единство времени и места. Оба автора почти одновременно ушли на войну — в 1916 г., оба начинали служить рядовыми и воевали на Западном фронте. Произведения обоих писателей вышли практически одновременно — в 1929 г. Но и различия между ними существенны: важны не только особенности менталитета, но разница в возрасте и социальном происхождении. К тому же следует помнить, что один из них представляет державу-победительницу, а второй — страну, проигравшую в войне.

Эрих Мария Ремарк (1898—1970) родился в Оснабрюке, мечтал стать писателем, позже задумался о профессии художника. В 1916 г. призван в армию, вскоре был ранен. После войны работал учителем, бухгалтером, коммивояжером, агентом по продаже надгробных плит, органистом, журналистом¹³. С середины 1920-х гг. автор пишет роман о войне, потом целый год пытается его опубликовать. В конце концов, ему это удается.

В ноябре 1929 г. тираж одной из старейших берлинских газет, «Фоссише цайтунг», из-за резко возросшего спроса был увеличен на несколько тысяч экземпляров. Внезапный рост популярности газеты объясняется тем, что с 10 ноября по 9 декабря на ее страницах публиковалось произведение, сразу приковавшее к себе внимание читателей — «На западном фронте без перемен»¹⁴. Ремарк рассказывает нам историю пребывания на фронте молодого человека, Пауля Боймера, который отправился на войну вместе со своими одноклассниками. Он от первого лица описывает солдатский быт, условия жизни, чувства и эмоции, отношение к войне. Семь друзей Боймера погибают, а главного героя убивают в один из первых дней ноября 1918 г., который в военных сводках прошел с пометкой «на западном фронте без перемен».

Ричард Олдингтон (1892—1962) родился в семье дуврского адвоката. Учился в Лондонском университете, однако из-за недостатка средств получить высшее образование ему не удалось. Его не прельщала жизнь делового человека, еще накануне войны он предпочел творческую карьеру¹⁵. Эстетические взгляды Олдингтона формировались под влиянием сокровищ мировой литературы¹⁶. В 1916 г. он добровольцем вступил в британскую армию и служил сначала рядовым, потом офицером. В 1919 г. он опубликовал сборник стихов «Образы войны», а через десять лет — роман «Смерть героя».

Первые наброски писатель делал еще на войне. Он повествует о жизни своего героя Джорджа Уинтерборна с рождения и до смерти, при этом войне отводится приблизительно треть романа. Как и автор, Уинтерборн родился в семье адвоката, окончил школу, с 18 лет стал жить самостоятельно — работал журналистом, литературным критиком, художником, в 1916 г. он ушел на фронт. Герой испытал на фронте все тяготы солдатской жизни, видел бессмысленную гибель солдат, пережил тяжелые бои. Проучившись в офицерской школе, он вернулся командиром роты туда же, где служил рядовым. За несколько дней до перемирия Уинтерборн, не выдержав напряжения и груза ответственности, встал в полный рост во время боя и тут же был срезан пулеметной очередью — фактически он совершил самоубийство.

Если говорить об анализе литературного произведения в целом, то историка интересуют не столько конкретные исторические события, описанные в нем, сколько авторское отношение к ним, тот подтекст, который и является предметом источниковедческого изучения. Но некоторые художественные произведения ценны и как документы. Это относиться к тем из них, в основе которых лежит документальный материал или личные наблюдения авторов — активных участников изображенных в работе событий.¹⁷

Рассматриваемые в статье романы принадлежат ко второй категории — это автобиографические художественные произведения, что означает определенную двойственность анализа. Как воспоминания, они опираются на личное восприятие автора, участника событий; как художественное произведение, они допускают определенную свободу писателя в изложении и возможность вымысла и преувеличения.

Существует определенное, вполне предсказуемое, сходство между особенностями анализа мемуаров и художественных произведений. И те, и другие субъективны: они несут на себе отпечаток личности автора. Поэтому к ним можно применять методы, необходимые при работе с источниками личного происхождения: изучение личности автора, его биографии, взглядов и моральных установок; выявление его отношения к описываемым событиям и места в них (является ли он участником, свидетелем, современником и т. д.); анализ эпохи, современной автору.

Также общим является то, что написаны они по прошествии достаточно длительного промежутка времени. И хотя ретроспективное восприятие военного опыта в личной памяти фронтовиков нередко характеризуется яркостью, отчетливостью и подробностью, отношение автора ко многим вещам могло сильно измениться, даже если он сам этого не осознает¹⁸. К тому же иногда замалчиваются или искажаются вещи ему неприятные, или же они, в зависимости от целей автора, акцентируются.

А.А. Курносов выделяет свойственную всем источникам личного происхождения черту описания сложных событий, когда речь, как в нашем случае, идет об акциях, совершаемых коллективным субъектом. Это — очевидное упрощение действительности, связанное с проблемой масштабности отражения в сознании их наблюдателя и в источнике. Такие события не могут быть восприняты одновременно из-за естественного стремления людей представить процесс в единстве, а не в виде хаоса индивидуальных действий; это ведет к обобщению получаемых данных¹⁹. Человек как бы переносит свои мысли на другого, мотивируя его поступки, исходя из своего представления о ситуации. Он упрощает описание до лаконичных «мы» и «они», объединяя участников событий в большие группы по одному-двум внешним признакам.

Однако между двумя типами источников существуют и различия. В первую очередь необходимо упомянуть о цели создания. Абсолютное большинство писателей создают свои творения, чтобы быть услышанными, понятыми и оцененными, т. е. каждый автор рассчитывает на публикацию. Это определяет характер повествования и стиль изложения, которые будут зависеть от цели, преследуемой писателем. Мемуары могут создаваться как для публикации, так и потому, что у автора появилась необходимость выплеснуть пережитое. Определение степени искренности важно при работе с мемуарными источниками — предстоит отыскать следы самоограничения и самоцензуры, учета идеологической и политической конъюнктуры. Необходимо также учитывать источники информации и степень осведомленности автора. Например, Олдингтон значительно больше времени, чем Ремарк, провел на фронте (последний долго пролежал в госпитале). Мемуары предполагают близость к фактам (по крайней мере, к тому, как их видит автор).

Свойство человеческой памяти — фиксировать события, выбивающиеся из числа себе подобных. Поэтому мемуарист скорее опишет то, что ему больше запомнилось, лишь вскользь упомянув о регулярно повторяющемся. Внимание к «маленьким радостям» жизни свойственно скорее мемуаристам. К тому же обычно человек не акцентирует внимание на том, что принимает как должное и подчеркивает то, что не соответствует ожиданиям. Эта особенность отражена у мемуаристов, но подобные моменты могут не соответствовать замыслу литератора или выбиваться из структуры повествования. Например, ни Олдингтон, ни Ремарк не пишут подробно о дороге на фронт, в то время как она отражена в большинстве воспоминаний, поскольку настолько не соответствовала представлениям солдат, что сразу же начала разрушать «образ войны», созданный пропагандой.

Художественная литература ищет типическое, отражает социальное самочувствие и общества в целом, и отдельной личности в частности. В этом смысле проделанная писателем работа близка труду историка. Историческая наука тоже типизирует и систематизирует явления, но ученый находит типическое в жизни, писатель же создает его с помощью фантазии, на основе наблюдения и изучения²⁰. Историк в своих построениях и обобщениях использует только черты, увиденные им в реальности, взятые именно в тех пропорциях, которые были зафиксированы в исследовании. Пределы свободы художника значительно более широкие: он имеет право додумать, «достроить»²¹. При создании мира своего художественного произведения он может преувеличить или приуменьшить, подчеркнуть одно и заретушировать другое, чтобы создать образ, наиболее ярко отражающий черты явления. Если историк старается через частное найти общее, то писатель стремиться выделить в общем частное.

Необходимо принимать во внимание художественные приемы и средства, с помощью которых автор достигает наглядности и убедительности. Используя романы как источник, нужно помнить, что автор, пишущий о войне, не может сохранять нейтралитет. На военный опыт накладывается и разочарование послевоенных лет — писатели описывают пережитое во многом через призму горечи первого послевоенного десятилетия. Как справедливо отмечает Е.С. Сенявская: «Для них (писателей — И.С.) литературное творчество оказывается своеобразной формой психотерапии, инструментом «психологической реабилитации», позволяющим решить ряд проблем, вызванных посттравматическим синдромом (актуализировать, пережить заново воспоминания о войне; выступить в роли творца, переигрывающего и переписывающего заново драматические ситуации личной судьбы, которые нельзя было бы изменить в реальности; компенсировать чувство вины перед памятью павших, подарив им новую жизнь и обессмертив в своих произведениях, и т. п.»²². В этом плане очень показательно, что главные герои обоих романов погибают, причем авторы создают ощущение, что именно этот конец — правильный.

Многие исследователи отмечают определенное сходство военных произведений разных эпох, написанных представителями разных стран. Например, филолог П.М. Топер, сам фронтовик, участник Второй мировой войны, пишет: «Существует ряд «родовых» признаков, характерных для очень многих книг об армии и о войне вне зависимости от того, где и когда они появились. К ним относится, прежде всего, приближенность к проблематике насильственной смерти; жизненная «укрупненность» и, одновременно «простота» нравственных проблем по сравнению с пестротой их же проявлений в «обычных», «мирных» условиях; жесткая иерархия человеческих отношений, основанная на служебной, а не личностной ценностной шкале; непосредственная соотнесенность мыслей и действий героев с общими судьбами — социального движения, государства, народа и т. д. Можно указать на устойчивые мотивы, своего рода сюжетные «константы»: солдатская дружба («фронтовое товарищество»), тяжесть походной жизни, дезертирство, оторванность от семьи и близких (в случае с Олдингтоном и Ремарком можно говорить даже об отстраненности и взаимонепонимании. — С.И.), бой за мост (или переправу, или высоту) как узел, к которому сходятся основные нити действия, и т. п.»²³.

Эти особенности работы с автобиографическими художественными произведениями необходимо учитывать при анализе «окопной жизни» фронтовиков.

«Погружение солдат в войну» начиналось в тренировочных лагерях. Ремарк пишет, что там учили «козырять, стоять навытяжку, заниматься шагистикой, брать «на караул», вертеться напра-во и нале-во, щелкать каблуками, терпеть брань и тысячи придирок»²⁴. Он отмечает: солдаты отлично сознавали, что эти знания им не пригодятся, но сами методы обучения делали их «черствыми, недоверчивыми, безжалостными, мстительными, грубыми — и хорошо, что сделали такими: именно этих качеств нам не хватало... иначе большинство из нас сошло бы с ума»²⁵.

Занятия на тренировочной базе «ломали» новобранцев, чтобы они «подошли» под привычные армейские стандарты. Главной задачей этих лагерей было научить повиноваться любым приказам — генералам не нужны были рассуждающие солдаты, они требовали беспрекословного подчинения. Такое резкое изменение отношения окружающих сказывалось на эмоциональном состоянии недавних гражданских, им необходимо было время, чтобы адаптироваться к изменившимся условиям и чтобы выдержать худшие, ждавшие их на линии фронта.

Отработанные до автоматизма рефлексы спасали, и не только от пули, но и от морального разложения: «Солдаты, которых фронт неожиданно избавил от муштры, самым прискорбным образом распустились и были небрежны в делах серьезных. Они теряли снаряжение, разбрасывали патроны, не помнили своих обязанностей, засыпали на посту, они дрожали, когда их посылали в дозор, и вечно «забывали», что им было велено»²⁶. Так говорит Олдингтон о призывниках 1918 г., на подготовку которых тратилось уже гораздо меньше времени.

В основном оба автора очень схожи в своих суждениях: их целью было показать разрушительное воздействие войны на личность, и они сосредотачивались на эффективной в этом плане дисциплине. Их описания лагеря мало чем отличаются от точки зрения основной массы солдат, но те начинали «погружение в войну» с дороги на фронт, останавливая свое внимание и на условиях существования, не оправдавших их ожиданий. Жалобы на обращение как со скотом рефреном идут во всех письмах, дневниках и воспоминаниях.

С первого взгляда Франция казалась солдатам мрачным местом: грязные и дурно пахнущие городские улицы. Местные жители не славили солдат-освободителей (кроме первых нескольких месяцев войны). Как вспоминал Н. Глэдден, попавший во Францию в 1916 г., никто не думал, что война так изменит «La belle France»²⁷. Один солдат так описывал базу в Этапле, которая представляла собой огромное песчаное поле, где были установлены палатки для ста тысяч человек: «Казалось, что это и не Англия, и не Франция, а что-то вроде загона, где содержат скот за несколько дней до бойни. У многих был странный взгляд: не испуг и не отчаянье, а что-то еще более ужасное. Пустые глаза, без эмоций, как у мертвых кроликов»²⁸.

К зоне боевых действий солдат доставляли поездом. Потрясение вызывали вагоны с надписью «40 hommes aù 8 cheveaù» (40 человек или 8 лошадей): «Мы, конечно, не ожидали путешествия первым или вторым классом, но то, что мы увидели, не дотягивало даже до седьмого: вагоны для перевозки скота с тонким слоем соломы на полу. Ограниченное пространство не давало удобно устроиться или даже выпрямить затекшие ноги»²⁹. Путешествие длилось больше суток, поезд часто останавливался (тогда солдат выпускали размяться). В дорогу выдавали по бутерброду (весьма неаппетитному), сначала появлялось желание его выбросить, а после многочасового пути — попросить добавки.

Жесткая муштра за пределами учебного лагеря и тяготы дороги начинали казаться наименьшей из бед: солдат попадал в замкнутый «мир окопов». Недели тренировок, поезд, и, наконец, фронт. Первое, на что обращали внимание новобранцы, — разрывы артиллерийских снарядов. В этом солидарны и писатели, и менее известные фронтовики. К таким звукам они быстро привыкали, начинали различать свист снарядов разных орудий — они никогда не затихали. Позиционная война, растянутая линия фронта предполагала постоянные боевые действия на различных участках, а солдаты никогда (кроме отпуска, проведенного дома) не удалялись от зоны военных действий настолько, чтобы перестать слышать звуки своей или вражеской артиллерии. Этот раздражитель нервной системы постоянно действовал на подсознание³⁰.

«Окопная» жизнь — совершенно особое существование: темные, глубокие ямы, куда не проникает солнечный свет, где свечи ценятся на вес золота; блиндажи, где нет места даже для офицерских раскладушек, осознание, сколь ненадежны эти укрепления, сколь велика роль случая в жизни солдата; постоянное соседство с крысами, жизнь, не представимая без вшей и других насекомых, — вот лишь немногие реалии фронта.

Существовало три линии окопов. Передовая находилась на расстоянии от 50 метров до километра от передовой противника. В нескольких сотнях метров позади первой линии располагалась линия снабжения, а еще через несколько сотен метров находились резервы. Окопы делились на три типа: огневые позиции, коммуникации, «сапы». Последние вели вглубь «ничьей земли» и использовались для разведки, прослушивания, как наблюдательный пункт и огневая позиция³¹. Все окопы строились зигзагами. Это позволяло снизить силу взрывной волны, но делало систему очень запутанной. Заблудиться там — один из самых страшных кошмаров многих солдат, тем более что в связи с постоянной перестройкой своих или недавно отобранных окопов противника вероятность этого была крайне высока. Окопы могли уходить на 2,5 км, их глубина составляла около двух метров. Период пребывания на передовой составлял приблизительно восемь дней — этот срок считался оптимальным.

Немецкая система окопов была гораздо лучше приспособлена к жизни солдат, так как с начала позиционной войны подданные Вильгельма II планировали держать оборону и продвигаться за счет быстрых контрнаступлений. Поэтому они стремились создать приемлемые условия существования. Немецкие блиндажи копались глубже, а траншеи были укреплены лучше (они насчитывали до десяти линий), чем британские, так как командование островной империи считало, что долгосрочная система окопов будет подрывать наступательный дух, к тому же их все равно предполагалось бросить после занятия позиций противника. Солдаты были категорически не согласны. Один из участников войны, чьи письма были анонимно изданы в 1930 г., писал домой: «Сейчас у нас лучшие окопы, из всех тех, в которых мне проходилось застревать. На прошлой неделе мы купили их у немцев, заплатив за них кровью и плотью»³².

Но «ко всему на свете привыкаешь, даже к окопу», — писал Ремарк³³. И солдаты привыкали, хотя подспудно груз усталости накапливался, и в голове оставалась лишь одна мысль — «терпеть». Тяжелые условия жизни ожесточали солдат, снижали уровень морали. Воровство становилось нормой, хотя и не поощрялось, Олдингтон сокрушался: «Не было на фронте человека, которого нужда не отучила бы понемногу от угрызений совести и не заставила бы «хапать»»³⁴. Воровали все — продовольствие, уголь, не стеснялись обшаривать тела в поисках ценных вещей,³⁵ причем не только врагов и не только убитых. У одного из героев Ремарка в больнице пропали часы, а его друзья опасались за сохранность его ботинок.³⁶ На воровство писатели вообще обращают гораздо больше внимания, чем «обычные смертные». Они пишут о нем, стараясь подчеркнуть моральное разложение. Стремление умалчивать об этом в большинстве воспоминаний и писем свидетельствует о том, что воровство стало обыденным, но в категорию нормы не вошло. Даже в тех немногих случаях, когда оно освещается в источниках, в описании присутствует легкий оттенок укоризны: к нему привыкли, но оно осталось «неправильным».

С питанием, а также санитарными удобствами и минимальным отоплением на фронте постоянно возникали большие сложности. По подсчетам исследователей, в зимние месяцы обморожения, ревматизм, болезни ног выводили из строя гораздо больше солдат, чем военные действия³⁷.

С продовольствием дело обстояло чрезвычайно тяжело и на линии фронта, и «на отдыхе». Меню солдат не отличалось разнообразием: хлеб, колбаса, брюква — «любимые» продукты Ремарка; хлеб и джем успели приесться англичанам. Мясо, сыр и фрукты были редкими «гостями» на солдатском столе. Солдаты часто жаловались на однообразие скудного питания. Отсюда появилась армейская примета: «Если солнце взошло на востоке, можно с уверенностью сказать, что на ужин будет тушенка»³⁸. Однако независимо от меню, еду всегда ожидали с радостью, надеждой и особым трепетом. Ведь именно эти моменты давали ощущение товарищества и становились приятными воспоминаниями в окопной рутине.

Но даже самых нехитрых продуктов постоянно не хватало. Немецкие солдаты предпринимали тайные вылазки за продовольствием, инициатива исходила «снизу» и командованием не поощрялась. Они еще больше укрепляли товарищеский дух подразделения. Чрезвычайно популярна была в солдатских рядах трофейная тушенка. Ремарк с иронией замечает, что она была главной причиной атак немцев³⁹.

Хуже всего было с питанием во время боев. Еда была очень нерегулярна: сказывалась ненадежность линий поставок. Ремарк пишет: «Мы затягиваем наши ремни на последнюю дырочку и жуем каждый кусок хлеба втрое дольше обычного. И все же его не хватает; у нас животы подвело от голода»⁴⁰. Такое происходило в случае длительного артобстрела, когда не было возможности пробраться в тыл за продовольствием. Запас воды ограничивался флягой, но в дождливый сезон (а у бойцов Западного фронта часто создавалось впечатление, что во Фландрии и Франции он длится круглый год) к услугам солдат были лужи и заполненные водой траншеи. Но у этой воды был один большой минус (кроме «коллекции» бактерий) — запах разлагающейся плоти, который, в отличие от бактерий, солдат в полной мере ощущал в процессе потребления. Этим запахом был перенасыщен воздух передовой.

Неотъемлемой частью солдатского рациона британцев была порция «тонизирующего напитка»: ром зимой (1—2 столовые ложки на человека), лимонный сок летом. Перед большой атакой солдаты иногда получали двойную порцию рома, а во время битв лимонный сок заменялся им независимо от времени года⁴¹. Оба напитка выдавались на заре, после утреннего построения. В условиях недостатка свежих фруктов и овощей сок был очень полезен, но солдатская душа жаждала вовсе не витаминов. Один военный взывал в письме домой: «Господи, благослови порцию рома, которая быстро раскрывает человеческие резервы и позволяет «продержаться» еще несколько часов... Так или иначе, ночь, даже самая плохая, проходит... а завтрак — настоящее чудо — снова делает жизнь прекрасной»⁴². Ходили слухи, что одно подразделение по ошибке получило лимонный сок зимой вместо рома, и это едва не вызвало мятеж⁴³.

С другой стороны, у многих офицеров была возможность получать «огненную воду»дополнительно. Например, у Уинтерборна «вошло в привычку совать взятку каптенармусу, чтоб тот давал ему лишнюю порцию рома. Все, что угодно, чтобы забыться»⁴⁴. Слова Олдингтона подтверждают многочисленные источники личного происхождения. Например, один офицер пытался алкоголем решить другую проблему: «Виски помогло ему, но не настолько, чтобы набраться показного мужества, необходимого для того, чтобы вести людей в атаку»⁴⁵. Быстро распространялся алкоголизм; штаб и гражданские были обеспокоены подобным положением дел⁴⁶.

Другая проблема солдата — холод. Ремарк, оказывавшийся на фронте летом, об этом не пишет, да и условия проживания немецких солдат были несколько лучше. А вот Олдингтон почувствовал на себе суровые морозы зимы 1916—1917 гг. Горячий чай замерзал за минуты. Неподвижный человек в дозоре не выдерживал больше тридцати минут. Олдингтон пишет, что первые полтора-два месяца Уинтерборн сражался с одним врагом — с холодом. За ночь одеяло покрывалось изморозью, на усах леденели сосульки, умывание превращалось в пытку⁴⁷.

Голод и холод вызывали болезни, усугублявшиеся антисанитарными условиями⁴⁸. Воспаление легких, болезни печени, обморожения никого не удивляли. Кашель стал постоянным спутником солдата, так же как и проблемы с кишечником. Неполноценное питание вызывало дизентерию — одно из самых распространенных заболеваний во всех армиях. Бойцы страдали от сыпи на коже, кровавые мозоли часто вели к заражению. Скученность людей, недостаток чистой воды создавали условия для инфекционных заболеваний: тифа, холеры, гриппа и т. д. Чрезвычайно распространены были венерические болезни.

Большую часть времени обычный рядовой был утомлен, иногда до истощения. Это ясно прослеживается как в романах, так и в источниках личного происхождения. Монотонное существование не оставляло места для полноценного сна, хотя во время битвы становилось гораздо хуже: солдаты засыпали мгновенно, зная, что в следующий раз это может случиться не скоро. Офицер писал: «Из 112 часов я спал только 12, и те днем»⁴⁹. В рутинной жизни усталость немного другая — она не занимает все сознание, сон не становится навязчивой идеей, это уже не «мертвый сон» без картинок и сюжета, в него включается подсознание. Анонимный автор делился с родными в письме: «Даже здесь сон приходит, рано или поздно. Это беспокойный сон, но я привык к кошмарам»⁵⁰.

Перемещаясь по «ничьей земле», многие месяцы бывшей полем боя и братской могилой для тысяч солдат, патрулирующие местность бойцы неизбежно сталкивались с грудами разлагающихся тел и даже скелетами. Солдат вспоминал: «Тьма опускалась в четыре часа дня и не рассеивалась до восьми утра. Эти шестнадцать часов черноты прерывались вспышками пулеметного огня, проблесками снарядов, сопровождаемыми замиранием сердца от трескотни первого и воя последних. Долгие часы ползли как улитки, и иногда казалось, что время умерло. В темноте всякое мерещилось: пенек, земляной отвал, моток проволоки принимали новые и угрожающие формы в неверном свете звезд и ракет, и, казалось, приближались к нам»⁵¹. Иногда это приводило к тому, что солдаты не могли точно сказать, что они действительно слышали и видели, а что было результатом действия напряженных нервов и воспаленного мозга. Неудивительно, что одному из них на ум пришло такое сравнение: «Ночью линия фронта выглядит пугающе. С поста наблюдения «ничейная полоса» похожа на кипящий котел ужасных ведьм! Варево пузырится над кромкой во вспышках, проблесках, искрах»⁵².

Кроме странностей, которые воображение творило с пространством, изменялось и представление о времени. Объективное, часы и дни, теряло свое значение, важнее становилось субъективное. Олдингтон пишет: «Для Уинтерборна, как для очень и очень многих, в годы войны небывалый смысл и значение обрело время. Часы, легконогие божества, прежде бежали так весело, с такой насмешливой стремительностью ускользали от нас своей танцующей походкой, — теперь они плелись медлительной, однообразной чередой, словно сгибаясь под непосильной ношей»⁵³.

В траншеях солдат видел только стены окопов и небо. Человек в таких условиях терял ориентацию во времени и пространстве. Из-за активной ночной жизни и недостатка сна сбивался жизненный ритм. Теперь время отмеряли не смена дня и ночи, а приемы пищи. Бессонница вела к ощущению нереальности происходящего, деперсонализации и потере концентрации. К тому же это вызывало тоску по более веселым пейзажам, хоть какому-нибудь разнообразию: «Я бы все отдал за зеленые поля и голубую воду, но здесь лишь каменистая белая известь, ослепляющая и обжигающая», — пишет участник войны⁵⁴.

Следует отметить, что в романах красоты природы используются как литературный прием, чтобы подчеркнуть серость военной жизни, ее абсурдность. Например, так Ремарк описывает прифронтовые туалеты — одно из любимых мест досуга немецких солдат, где те проводили много времени из-за особенностей питания: «А вокруг нас расстилается цветущий луг. Колышутся нежные метелки трав, порхают капустницы, они плывут в мягком, теплом воздухе позднего лета; мы читаем письма и газеты и курим, мы снимаем фуражки и кладем их рядом с собой, ветер играет нашими волосами, он играет нашими словами и мыслями. Три будки стоят среди пламенно-красных цветов полевого мака...»⁵⁵

Солдаты красотой природы наслаждались и отмечали это в своих записях. Мирные сельские пейзажи, увиденные во время пребывания «на отдыхе», грели душу: «Нас расселили в замечательном местечке: деревня находится в долине, и окружена поросшими лесом холмами, окрашенными осенью в разные оттенки, вчера ярко светило солнце, и все здесь казалось потрясающе красивым», — пишет молодой офицер⁵⁶.

Фронтовики старались радоваться каждой мелочи, напоминающей о том, что существует что-то кроме войны. Животные, в отсутствии детей и женщин, напоминали о доме, гражданской жизни, о том, что война не вечна. Солдат пишет: «Жаворонки заставляли меня грустить больше, чем чтобы то ни было здесь. Их пение ассоциируется у меня с мирными летними днями в саду или пейзажами Старой Доброй Англии»⁵⁷. Прирученные питомцы месяцами могли оставаться вместе с полюбившимся им подразделением, кочуя между тылом и линией фронта. Фрэнк Ричардс рассказывает, что солдаты приютили собаку: «Она привыкла к снарядам, ружьям и гранатам, было очень смешно наблюдать, как она жалась к стенке окопа, когда взрыв должен был раздаться слишком близко. Она любила бродить по траншеям, но никогда не выскакивала днем на парапет, как будто знала, что это небезопасно. Мы полюбили животное, а она привыкла ходить с нами в окопы и в тыл»⁵⁸. Еще лучше в траншеях приживались кошки: они меньше боялись артобстрелов и ловили крыс (чем заслужили вечную благодарность Томми⁵⁹). Голубей и собак использовали для передачи сообщений в случае обрыва телефонной линии.

Особое внимание, как своеобразному символу «окопной жизни», Олдингтон и Ремарк уделяют крысам. Олдингтон пишет о толстых, наглых животных: «Ничейная полоса для них — роскошный обеденный стол»⁶⁰. Оба автора использовали их, как художественный образ, символ всего отвратительного. По воспоминаниям солдат можно судить, что им гораздо больше неприятностей доставляли насекомые: жуки, муравьи, гусеницы, мухи и комары, чей укус мог раздуть лицо человека в два раза. Но самые большие неприятности доставляли вши: до нескольких сотен на человека⁶¹. Бороться с ними было практически невозможно. Солдат жаловался в письме: «Когда холодно, вши обычно сидят тихо, но как только отогреваешься, эти черти начинают кусать, как сам дьявол. Это ужасно. Я часто думаю, что это одна из худших вещей, которые нам приходиться терпеть»⁶².

В таких условиях желания становились примитивными, жизнь превращалась в существование. Олдингтон писал: «Разум медленно гас, а все душевные силы сосредотачивались на одном — вытерпеть, не свалиться, как-нибудь уцелеть»⁶³. Не зря Ремарк замечает: «Здесь, на грани смерти, жизнь становится ужасающе прямолинейной; она сводится к самому необходимому, и все остальное спит глухим сном; вот эта-то примитивность и спасает нас. Если бы мы были более сложными существами, мы бы давно сошли с ума, дезертировали или же были бы убиты»⁶⁴.

В окопной жизни поле боя большую часть времени казалось очень далеким: не в пространственном, а в психологическом смысле, в монотонной рутине солдаты начинали мыслить иными категориями. Даже много лет спустя старые солдаты с удивлением смотрели на карты Франции, как если бы Западный фронт был образом жизни, а не местом, имеющим географическое расположение.

И писатели военного поколения, и обычные фронтовики на страницах своих произведений показали нам «окопную жизнь» изнутри. Их взгляды на нее очень похожи, однако можно отметить и различия. Первое и главное, что их рознит, — цели написания. Несмотря на то, что в эпиграфе к своему роману Э.М. Ремарк указал: «Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов». Однако получилась у него одновременно и исповедь, и обвинение. Роман Р. Олдингтона стал обвинительным приговором развязавшему войну обществу. Оба писателя, несмотря на то, что они находились по разные стороны «ничьей земли», на войну смотрели одними глазами. По романам невозможно понять, кто победил, а кто проиграл. Оба писателя считали саму войну величайшим поражением цивилизованного человечества.

В чем-то их описание войны даже ближе друг к другу, чем «окопная жизнь» в глазах земляков Олдингтона. Авторы старались подчеркнуть всю неправильность и некрасивость войны, в то время как обычные солдаты, признавая все ее ужасы, искали для себя хоть что-то хорошее, учились видеть радости жизни даже там, где рассмотреть их было почти невозможно.

Недовольство суровостью дисциплины было свойственно и обычным солдатам, однако писатели в значительно большей степени заостряют внимание на необходимости подчинения приказам, подчас глупым и бессмысленным. У Олдингтона это прослеживается особенно ярко: все, что его заставляла делать война, он считал оскорбительным для себя как человека.

В целом можно сказать, что писателям было свойственно писать о том, о чем многие солдаты хотели бы умолчать: о разрушительном влиянии войны на личность. Если невыносимые условия существования на фронте они описывали одинаково ярко и образно, то человеческий аспект у писателей значительно более акцентирован. Солдаты замалчивали негативные стороны своего поведения (воровство, пьянство, безнравственность). Они тоже говорили о том, что война разрушает в них все человеческое, но примеры этого мы можем увидеть скорее в недосказанном. Если в письмах, дневниках и воспоминаниях мы видим реальность, пусть и субъективную, то в романах писателей военного поколения на первый план выходит художественный образ, опирающийся на личный опыт автора, подчиненный в то же время законам жанра и цели создания произведения. Но, как представляется, именно за этим образом — подлинная правда «окопной жизни».

Литература

1. Бергельсон Г. Во имя мира // Ремарк Э.М. На Западном фронте без перемен. М., 1985.

2. Болербух А.Г. Державное величие и человеческая судьба // Працы гістарычнага факультэта: Вып. V Мінск, 2006.

3. Ионкис Г.Э. Олдингтон в борьбе за реализм // Уч. зап. МГПИ. 1967. № 203.

4. История зарубежной литературы XX века. 1917—1945 гг. М., 1990.

5. Курносов А.А. Приемы внутренней критики мемуаров: Воспоминания участников партизанского движения в период Великой Отечественной войны как исторический источник // Источниковедение. М., 1969.

6. Миронец Н.И. Революционная поэзия Октября и гражданской войны как исторический источник. Киев, 1988.

7. Миронец Н.И. Художественная литература как исторический источник // История СССР. 1976. № 1.

8. Михальская Н.П. Антивоенный роман Ричарда Олдингтона «Смерть героя» // Уч. зап. МГПИ. 1967. № 203.

9. Предтеченский А.В. Художественная литература как исторический источник // Вестн. ЛГУ. Сер. История языка и литературы. 1964. Вып. 3.

10. Сенявская Е.С. Время и пространство в восприятии человека на войне: экзистенциальный опыт участников боевых действий // Военно-историческая антропология. Вып. 3. М., 2006.

11. Сенявская Е.С. Литература фронтового поколения как исторический источник // Отечественная история. 2002. № 1.

12. Топер П. Ради жизни на земле. Литература и война. Традиции, решения, герои. М., 1971.

13. Шмидт С.О. Памятники письменности в культуре познания истории: В 2 т. М., 2007—2009.

14. Eksteins M. Rites of spring: the Great War and the birth of the modem age. London, 1989.

15. A nation in arms. Manchester, 1985.

16. Winter D. Death's men. Harmondsworth, 1979.

Примечания

1. Олдингтон Р. Смерть героя. М., 1989.

2. Ремарк Э.М. На Западном фронте без перемен. М., 1981.

3. Letters from the front. 1914—1918. London, 1973; Letters from a lost generation. Boston, 1999; So this was war. London, 1930; Houseman L. War letters of fallen Englishmen. London, 1930.

4. Brown M. The Imperial War Museum book of the Western Front. London, 2001; Brown M. Tommy goes to war. London, 1978.

5. Gladden N. The Somme. A personal account. London, 1974; Hiscock E. The bells of hell go ting-a-ling-a-ling. London, 1976; Richards F. Old soldiers never die. London, 1964.

6. См.: Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. М., 1980; Он же. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). М., 1993.

7. См.: Топер П. Ради жизни на земле. Литература и война. Традиции, решения, герои. М., 1971.

8. См.: Шмидт С.О. Памятники письменности в культуре познания истории: В 2 т. М., 2007—2009.

9. См.: Предтеченский А.В. Художественная литература как исторический источник // Вестн. ЛГУ. Сер. История языка и литературы. 1964. Вып. 3.

10. См.: Миронец Н.И. Революционная поэзия Октября и Гражданской войны как исторический источник. Киев, 1988; Он же. Художественная литература как исторический источник // История СССР. 1976. № 1.

11. См.: Болербух А.Г. Державное величие и человеческая судьба // Працы гістарычнага факультэта. Вып. V. Мінск, 2006.

12. См.: Сенявская Е.С. Литература фронтового поколения как исторический источник // Отечественная история. 2002. № 1.

13. История зарубежной литературы XX века. 1917—1945 гг. М., 1990. С. 111.

14. См.: Бергельсон Г. Во имя мира // Ремарк Э.М. На Западном фронте без перемен. М., 1985.

15. См.: Михальская Н.П. Антивоенный роман Ричарда Олдингтона «Смерть героя» // Уч. зап. МГПИ. 1967. № 203. С. 92.

16. См.: Ионкис Г.Э. Олдингтон в борьбе за реализм // Там же. С. 135.

17. См.: Миронец Н.И. Художественная литература... С. 130.

18. См.: Сенявская Е.С. Время и пространство в восприятии человека на войне: экзистенциальный опыт участников боевых действий // Военно-историческая антропология. М., 2006.

19. См.: Курносов А.А. Приемы внутренней критики мемуаров: Воспоминания участников партизанского движения в период Великой Отечественной войны как исторический источник // Источниковедение. М., 1969.

20. См.: Миронец Н.И. Художественная литература... С. 139.

21. Сенявская Е.С. Литература фронтового поколения... С. 103.

22. Там же. С. 102.

23. Топер П. Указ. соч. С. 13—14.

24. Ремарк Э.М. Указ. соч. С. 26.

25. Там же. С. 30.

26. Олдингтон Р. Указ. соч. С. 328.

27. Gladden N. Op. cit. P. 57.

28. Цит. по: Winter D. Death's men. Harmondsworth, 1979. P. 72.

29. Brown M. Tommy goes to war. P. 36.

30. Побывавшие в храме города Ипр отмечают странную особенность этого места: там стоит удивительная тишина, настолько непривычная, что многие солдаты не сразу понимали, что именно им кажется непривычным.

31. Brown M. Tommy goes to war. P. 40.

32. So this was war. P. 152.

33. Ремарк Э.М. Указ. соч. С. 153.

34. Олдингтон Р. Указ. соч. С. 303.

35. Один участник войны пишет: «...у убитых англичан мы нашли часы и железные кресты немецких солдат» (цит. по: Eksteins M. Rites of spring: the Great War and the birth of the modern age. London, 1989. P. 103).

36. Ремарк Э.М. Указ. соч. С. 32, 39.

37. Eksteins M. Op. cit. P. 103.

38. Brown M. Tommy goes to war... P. 134.

39. См.: Ремарк Э.М. Указ. соч. С. 275.

40. Там же. С. 118.

41. По словам Ремарка, немецким солдатам перед наступлением выдавались сыр и водка; это считалось верной приметой того, что «предстоит попасть в переплет» (Ремарк Э.М. Указ. соч. С. 113).

42. Letters from the front... P. 65.

43. Brown M. Tommy goes to war. P. 78.

44. Олдингтон Р. Указ. соч. С. 342.

45. Hiscock E. Op. cit. P. 36.

46. A nation in arms. Manchester, 1985. P. 175.

47. См.: Олдингтон Р. Указ. соч. С. 281.

48. На линии фронта санитарными «удобствами» считались одна или несколько воронок, к которым иногда вели короткие траншеи. Это место обрабатывалось хлорной известью, что обеспечивало незабываемый запах, который и много лет спустя вызывал у солдат ассоциации с жизнью в окопах.

49. Letters from the front... P. 47.

50. So this was war. P. 45.

51. Цит. по: Winter D. Op. cit. P. 86.

52. So this was war. P. 40.

53. Олдингтон Р. Указ. соч. С. 181.

54. Brown M. The Imperial War Museum book... P. 61.

55. Ремарк Э.М. Указ. соч. С. 6.

56. Letters from a lost generation. P. 288.

57. Houseman L. Op. cit. P. 164.

58. Richards F. Op. cit. P. 61.

59. Томми Аткинс — прозвище британских солдат. Это имя как пример указывалось в образцах анкет, которые заполняли военнослужащие.

60. Олдингтон Р. Указ. соч. С. 215.

61. Winter D. Op. cit. P. 96.

62. Brown M. Tommy goes to war. P. 88.

63. Олдингтон Р. Указ. соч. С. 276.

64. Ремарк Э.М. Указ. соч. С. 153.